Критика технического прогресса, или Чем плох полиграф

Критика технического прогресса, или Чем плох полиграф

(Бубон К.В.)

(“Адвокат”, 2010, N 5)

Информация о публикации

Бубон К.В. Критика технического прогресса, или Чем плох полиграф // Адвокат. 2010. N 5. С. 15 – 22.

КРИТИКА ТЕХНИЧЕСКОГО ПРОГРЕССА, ИЛИ ЧЕМ ПЛОХ ПОЛИГРАФ

К.В. БУБОН

Статья адвоката коллегии “Форум” (г. Хабаровск) К.В. Бубона посвящена вопросу о том, какие новые возможности открывает перед правоохранительными органами применение технологии детектора лжи и с какими опасностями, возможно, придется столкнуться в процессе ее совершенствования и более широкого внедрения.

Ключевые слова: уголовный процесс, полиграф, детектор лжи, оперативно-розыскная деятельность, права человека, истина, состязательный процесс, этика.

Criticism of technical progress or than the polygraph is bad

K.V. Bubon

Article of the lawyer of collegium “Forum” (Khabarovsk) K.V. Bubon (e-mail: yourconsulting@rambler.ru) is devoted to a question of new possibilities opening before law enforcement bodies with application of technology of a lie detector and dangers with which, probably, it’s necessary to collide during its improvement and wider implementation.

Key words: criminal trial, a polygraph, a lie detector, operatively-search activity, human rights, true, controversial trial, ethics.

Гуманитарные дисциплины, в особенности процессуальные отрасли права, неизбежно и постоянно находятся во взаимодействии с естественнонаучным знанием и даже с точными науками. Такого рода влияние неизбежно, и считать его однозначно вредным было бы глупо и неосмотрительно. С другой стороны, оно (это влияние) вовсе не является линейным и самоочевидным. Промышленный прогресс в течение какого-то времени может сопровождаться социальной деградацией, а общественное развитие отнюдь не всегда основано на технических усовершенствованиях.

В связи с этим нам, современникам масштабного политического и экономического сдвига, стоит хотя бы иногда рассуждать над тем, в какой степени мы готовы вверять человеческие интересы, а иногда и человеческие судьбы достижениям научно-технической революции. Привычка смотреть на них как на однозначное благо восходит к XIX в. Человек с тех пор стал сильнее, он стал достаточно силен для того, чтобы причинить существенный вред не только окружающему миру, но и сложившемуся общественному устройству.

Эту работу я посвятил теме, которая может показаться читателю несколько неожиданной, но надеюсь, что она будет встречена благожелательным вниманием. Я хотел бы поговорить о том, какую роль может сыграть в будущем развитие прикладных специальных психофизиологических исследований (в повседневной терминологии соответствующую аппаратуру привыкли называть полиграфом или детектором лжи).

Ироничное отношение к этой технологии, распространенное среди практиков, основано прежде всего на том, что на сегодняшний день она не получила широкого распространения и не вполне доступна. Однако дискуссия вокруг процессуального использования технологии в немалой степени связана со степенью ее научной проработанности, отсутствием “белых пятен”, достаточным количеством специалистов и прочими сугубо техническими нюансами.

Еще тридцать лет назад вряд ли кто-нибудь поверил бы, что в недалеком будущем письма смогут за секунды достигать адресата независимо от расстояния: для этого отправителю, сидя дома в кресле, достаточно просто нажать на “мышь”. Вот и статья, которую вы сейчас читаете, направлена в редакцию именно таким способом. Возможно, технологии психофизиологических исследований (сейчас они считаются молодыми и таинственными) достигнут в обозримом будущем такого уровня развития, что позволят на научно обоснованном уровне получить однозначный ответ на вопрос, лжет испытуемый или говорит правду. Тем более что под однозначным ответом следует понимать не полное исключение возможности ошибки, а качественное сокращение вероятности ошибки. Многие современные высококачественные экспертизы тоже дают только вероятностный ответ, и тем не менее никому в голову не придет отказаться от их использования в судопроизводстве.

Признаться, приступая к написанию этой статьи, я сильно недооценивал степень внедрения психофизиологических исследований с использованием детектора лжи в практику правоохранительных органов и судов. Однако постепенное погружение в тему показало, что будущее, о котором я предлагаю порассуждать, буквально на пороге. Например, в N 7 журнала “Адвокат” за 2005 г. опубликована статья Д.А. Кокорева и О.В. Белюшиной “Психофизиологическая экспертиза с применением полиграфа”, отражающая точку зрения сторонников соответствующих исследований, и я не могу удержаться от того, чтобы не охарактеризовать таких сторонников как восторженных <1>. Процессуальным воплощением обсуждаемой технологии, как следует уже из названия приведенной работы, стала экспертиза. Однако давайте не будем упускать из внимания, что она применима и в ходе оперативно-розыскной деятельности.

——————————–

<1> Кокорев Д.А., Белюшина О.В. Психофизиологическая экспертиза с применением полиграфа // Адвокат. 2005. N 7.

Теперь зададимся вопросом: а что именно, кроме ограниченности финансовых возможностей и подозрений в техническом несовершенстве оборудования, мешает массовому внедрению технологии полиграфа не только в процесс, но даже в оперативно-розыскную деятельность? Мне, например, удалось разыскать только один нормативный документ, который официально закреплял порядок ее применения в ходе осуществления ОРД – это Инструкция о порядке проведения оперативно-розыскного мероприятия – опроса в виде специального психофизиологического исследования в федеральных органах налоговой полиции, утвержденная Приказом Федеральной службы налоговой полиции от 24 сентября 2002 г. N 426 (зарегистрирован в Минюсте России 10 февраля 2003 г. N 4196) <2>. Конечно, нельзя исключить, что она применяется в различных силовых структурах при опросе граждан как техническое средство, однако труд открыто и систематизированно рассуждать на тему “стоит ли использовать полиграф в деле противодействия преступности” брала на себя, похоже, только налоговая полиция.

——————————–

<2> Российская газета. 2003. 11 февр. N 26; Бюллетень нормативных актов федеральных органов исполнительной власти. 2003. N 9.

Итак, имеются ли иные соображения, кроме естественнонаучных, которые свидетельствовали бы против более интенсивного внедрения обсуждаемой технологии в уголовный процесс при условии ее дальнейшего усовершенствования? Обычно на этот вопрос отвечают утвердительно и ссылаются на этическую, моральную сторону вопроса. Полагаю, было бы чрезвычайно любопытно подумать над тем, что именно в человеческой морали противостоит попыткам измерить психофизиологические параметры испытуемого, который, по мнению следствия, обладает важной для дела информацией. Давайте займемся этим немедленно, тем более что тема обещает привести к целому ряду выводов, которые интересны сами по себе, безотносительно к науке и технике.

Я намерен сразу объявить свою позицию: даже если допустить, что технология детектора лжи когда-либо будет усовершенствована до степени, абсолютно исключающей ошибку прибора, все равно его данные опасно считать доказательствами в процессуальном смысле этого слова.

Причин для этого усматривается как минимум две.

1. Причина более простая и очевидная – если полиграф и не ошибается, это не является гарантией, что не ошибается лицо, которое подвергается тестированию. Основой криминалистического исследования является сравнение улики с неким образцом, который принимается за достоверный, но может находиться как в материальном мире, так и в психике человека. Во втором случае он принимает форму слуховых, зрительных и смысловых “идеальных следов”, т.е. образов и воспоминаний.

Обсуждаемая технология претендует на то, что она позволяет сравнить информацию, которую человек сообщает, с той информацией, которая находится в его психике. Считается, что при наличии противоречий между ними у человека возникает особая психофизиологическая реакция, которую способен зафиксировать прибор. Однако она (эта технология) не может претендовать на сравнение сообщаемой информации с реальными обстоятельствами. В то же время человеку свойственно ошибаться, он может делать неправильные выводы и верить в них, могут быть обмануты даже его органы чувств. А техника в силу своей непредвзятости только придает частной ошибке больший юридический вес.

2. Причина несколько более сложная, но и более весомая – мотивацией к внедрению процедуры с использованием детектора лжи является стремление государства к достижению истины в ходе судопроизводства. Такая цель сама по себе неоднозначна и может стать основанием для дискуссии <3>, однако применительно к теме этого исследования все осложнятся тем, что предпринимается попытка (с теми или иными оговорками) миновать волю человека, обладающего информацией.

——————————–

<3> Возьму на себя смелость напомнить читателю, что эта статья касается тем, которые ранее затрагивались разными авторами, в том числе мной. Среди публикаций, которые являются непосредственно предшествующими этой, я хотел бы назвать следующие: Бубон К.В. О цели уголовного судопроизводства // Адвокат. 2008. N 10; Бубон К.В. Размышления о мотиве преступления и об истине как конечной цели правосудия // Адвокат. 2009. N 1; Васяев А.А. О возможности и необходимости установления истины в ходе производства по уголовному делу // Адвокат. 2009. N 5; Бубон К.В. Реквием по истине // Адвокат. 2010. N 1.

В этом смысле, если ставить вопрос о противопоставлении индивидуальной человеческой воли, с одной стороны, и такого общественного блага, как безопасность – с другой, то полиграф является прямым наследником дыбы. Средневековый пыточных дел мастер был умен, но дик и стремился сломить индивидуальную волю, а современный образованный эксперт дерзает ее обойти или обмануть.

Если применять это соображение к отечественным реалиям, то я серьезно опасаюсь, как бы детектор лжи не стал для российской милиции таким же мощным демотиватором, как пытка. Последняя в немалой степени основывается на том, что суд принимает доказательства, полученные с ее использованием, и всячески уклоняется от реагирования на информацию об использовании недозволенных методов обращения с задержанным. В результате органы, ведущие следствие и осуществляющие оперативно-розыскную деятельность, лишаются мотивации собирать иные доказательства, которые требуют кропотливого труда и высокой квалификации.

Аналогично, если повысить распространенность специальных психофизиологических методов в процессуальной деятельности правоохранительных органов с нынешнего минимального уровня до уровня повседневного применения, боюсь, их популярность побьет все рекорды, а уровень качества осмотра места происшествия, образно говоря, проломит пол.

Есть и другие, более общие последствия обхода воли испытуемого при получении от него информации под контролем приборов. Свобода воли в современной культуре считается одним из оснований личной ответственности за совершенный поступок, в том числе за данные показания. Если истина неизбежно станет известна в любом случае, т.е. и помимо воли людей, дающих и оценивающих показания, то из повседневного обихода выхолащиваются и теряют свой смысл такие фундаментальные понятия, как индивидуальная совесть, выбор. Культура, цивилизованность имеют слишком глубокие и разветвленные корни в индивидуальной совести конкретного человека для того, чтобы размывать ее основы при помощи каких-то технических средств.

Судопроизводство движимо сложной совокупностью разнонаправленных человеческих воль. Далеко не всегда они имеют что-то хотя бы отдаленно напоминающее некий суммарный вектор. Да, свидетель может умалчивать о неких существенных обстоятельствах, полагая, что при этом он служит своему представлению о справедливости. Это тот самый способ, которым каждый может влиять на усиление или ослабление справедливости конечного судебного акта, кто-то в большей степени, а кто-то – в меньшей.

Однако если лишить людей возможности такого сознательного волевого влияния, появится поколение бессовестных людей, которые свято уверены: справедливость от них вовсе не зависит. Вполне может выйти так, что эту фундаментальную ценность – совесть – разменяют на медные деньги отдельных уголовных дел. Разумеется, какое-то их количество будет рассмотрено правильно. Однако сколь велико ни было бы их число, оно не окупит того, что ценность личной ответственности и совести будет поставлена под сомнение. Нельзя искушать людей рабским, по сути, переложением своей ответственности на плечи государства. Культурные последствия такого движения, если оно произойдет, сейчас трудно себе представить. Скорее всего, люди не прекратят лгать, просто ложь обещает стать более изощренной, а в сочетании с кризисом индивидуальной ответственности – что за взрывоопасная получится смесь!

Следует понимать: государство вообще и государственное правосудие в частности вовсе не обязаны опираться на иные источники справедливости, кроме сознательной воли граждан, их совести. Поиск иных источников истинности и справедливости, чем сами люди, влечет за собой только разрыв между людьми и государством, а также разрыв между самими людьми, утрату доверия между ними, что само по себе уже является хорошим определением асоциальности. Предвижу возражение, что многие экспертизы вполне объективны, основаны на применении приборов и их результаты мало связаны с человеческим фактором. Тем не менее оценка итогов даже самого совершенного исследования, наполнение их юридическим смыслом все равно не может быть возложена ни на кого, кроме человека.

Так, дактилоскопия может дать абсолютно определенную информацию о том, что некий субъект прикасался к некоему предмету. Однако юридическое значение, которое будет придано этому обстоятельству, зависит не только от личного вкуса, но и от процессуального положения субъекта доказывания. Защита и обвинение просто обязаны иметь различные точки зрения на этот счет. Перепоручение некоторых элементов интерпретации данных прибору, пусть даже самому совершенному, на мой взгляд, глубоко противоречит самой сути правосудия, основанного на состязании сторон. А что касается полиграфа, то, следуя дальнейшим рассуждениям, мы увидим, что он уже сейчас претендует на свою собственную роль в определении такой оценочной категории, как достоверность.

Так, в упомянутой выше работе Д.А. Кокорев и О.В. Белюшина утверждают: “При производстве психофизиологической экспертизы полиграфолог оценивает психофизиологические реакции опрашиваемого лица на те или иные стимулы. Выносит суждение об их субъективной значимости, которая свидетельствует о наличии в памяти человека идеальных следов какого-либо события или его отдельных составляющих. Выявление таких следов может служить основанием для решения вопроса о сокрытии опрашиваемым лицом информации о расследуемом событии.

Достоверность сведений, получаемых опытным специалистом, превышает 90%. При применении методики выявления скрываемой информации (так называемого непрямого метода) в случае непричастности опрашиваемого субъекта к инкриминируемому деянию достоверность приближается к 100%”. Стоит ли разделить восторженные оценки этих вполне компетентных авторов, или есть основания для критики их позиции? К этому вопросу я предлагаю вернуться несколько позже.

А пока давайте выдвинем самый общий тезис: если государство недостаточно доверяет своим гражданам для того, чтобы в значительной степени возложить на их совесть ответственность за результаты правосудия; если оно полагает, что они по преимуществу лживы, не достойны доверия и подлежат проверке объективными средствами, то какие основания такое государство имеет для того, что его правосудие будет справедливым? Ведь чиновников государство назначает из числа тех же самых граждан. Если же граждане и вправду столь лживы и бессовестны, то они будут достойны того лживого и несправедливого правосудия, которое получат в результате собственной деятельности. Мысль, что государство в принципе способно достичь справедливости помимо воли людей, – опасная и очень старая иллюзия.

Повышение доступности информации для правоохранительных органов, в том числе повышение ее доступности с помощью полиграфа, вовсе не исключает злоупотреблений со стороны их сотрудников. Вот еще одна проблема, которая не решается никакими техническими средствами, даже самыми совершенными.

Конечно же, тот негативный эффект, на котором мы здесь фокусируем внимание, проявит себя только при массовом использовании аппаратуры распознавания лжи и только при условии придания процессуального, экспертного статуса полученным результатам, т.е. оценку вероятности его наступления (по крайней мере, в части массового использования полиграфа) следует откровенно отнести в будущее. Это не является препятствием для того, чтобы попытаться понять, какова логика текущего внедрения соответствующих технических средств и не содержит ли она в себе оснований для отрицательных последствий в будущем.

Для этого давайте вернемся к Инструкции, утвержденной вышеупомянутым Приказом от 24 сентября 2002 г. N 426. Поскольку органов налоговой полиции на сегодняшний день не существует, эта Инструкция имеет для нас только значение иллюстрации, обозначающей общее направление государственной мысли. Следует отметить, что авторы текста этого документа со всей очевидностью были озабочены тем, чтобы регламентируемая процедура не выглядела нарушением прав человека хотя бы чисто внешне. Так, пункт 1 исследуемого нормативного акта устанавливает, что “специальное психофизиологическое исследование (далее – СПФИ) – опрос, проводимый с применением технических средств (полиграфов, компьютерных технологий, аудио- и видеозаписи и т.п.), не наносящих ущерб жизни и здоровью людей и не причиняющих вреда окружающей среде”.

Специалисты из налоговой полиции заботились о жизни и здоровье граждан и окружающей среде. Отметим это обстоятельство, чтобы исключить допущение, что Инструкция составлена злодеями, исказившими светлый замысел. В конце концов дефект самого замысла следует отделять от дефекта его исполнения.

Несмотря на свою очевидную благонамеренность, авторы Инструкции ввели в ее текст пункт 32, в соответствии с которым “решение о присутствии в помещении, в котором проводится СПФИ, других лиц, кроме специалиста и опрашиваемого лица, принимается специалистом совместно с инициатором”. Иными словами, на присутствие адвоката можно не рассчитывать. Правда, участие в самом мероприятии на основании пункта 4 Инструкции является для испытуемого делом сугубо добровольным, но как быть, если гражданин согласен участвовать, однако желает воспользоваться своим правом на присутствие защитника? Вроде мелкая придирка, а неприятно.

СПФИ в соответствии с Инструкцией является гласным оперативно-розыскным мероприятием, подпадающим под регуляцию Федерального закона от 12 августа 1995 г. N 144-ФЗ “Об оперативно-розыскной деятельности”. Самостоятельным ОРМ оно не является, а является, согласно пункту 11 Инструкции, “организованной по специальным методикам процедурой опроса, сопряженной с контролем и анализом физиологических и психологических показателей исследуемого лица”. При этом целью контроля показателей является “оценка достоверности информации, сообщаемой опрашиваемым лицом”.

К анализу введенной категории достоверности я предлагаю вернуться позже. Хотел бы только заострить внимание читателя на том, что статья 88 УПК РФ устанавливает правило, в соответствии с которым “каждое доказательство подлежит оценке с точки зрения относимости, допустимости, достоверности, а все собранные доказательства в совокупности – достаточности для разрешения уголовного дела”. Нам еще предстоит рассуждение о том, в какой степени категория достоверности вообще применима в уголовном процессе и о том, идет речь в УПК РФ и исследуемой Инструкции об одной и той же достоверности или мы имеем дело с двумя разными.

В соответствии с пунктом 3 Инструкции “СПФИ осуществляется при наличии оснований и для принятия решений в соответствии со статьей 7 Закона об оперативно-розыскной деятельности. То есть авторы Инструкции обмолвились, что мероприятие может использоваться “для принятия решений”. Хотя СПФИ и является разновидностью опроса, однако оговорка показательная.

Вообще, Инструкция полна уверений в полной безопасности планируемого мероприятия с точки зрения прав человека. Пункт 4: “СПФИ осуществляется с соблюдением принципов гласности и добровольности, которые выражаются:

– в заблаговременном уведомлении лица, подлежащего опросу, о возможности, сроках, целях и порядке его проведения;

– в заблаговременном получении у лица, подлежащего опросу, согласия на его проведение”.

Пункт 13 Инструкции требует, чтобы устройства, которые используются при проведении СПФИ, удовлетворяли требованиям безопасности, предъявляемым к медико-биологической аппаратуре.

В соответствии с пунктом 14 “СПФИ осуществляется только после получения письменного согласия лица, подлежащего исследованию, зафиксированного в заявлении”, а пункт 15 запрещает оказывать давление на лицо, в отношении которого предполагается проведение СПФИ, для получения согласия на его прохождение.

Пункт 17 Инструкции обязывает лицо, проводящее опрос в любой момент по требованию опрашиваемого лица прекратить его и исключить вопросы, на которые опрашиваемое лицо отказывается отвечать, задавать вопросы с учетом уточнений опрашиваемого лица. Пункт 18 вообще не к ночи поминает конституционные права личности. Ну и так далее. В общем, авторы Инструкции вовсе не намерены были как-то ущемлять права граждан, как они эти права понимают.

Таким образом, ничто не свидетельствует о злонамеренности тех, кто был занят внедрением новой технологии в практику правоохранительных органов. Тем не менее Инструкция содержит в своей основе некоторые идеи, которые вряд ли когда-либо позволят хотя бы теоретически высказываться о процессуальной значимости результатов СПФИ. Прежде всего, мне представляется, что при некотором сходстве терминологии Инструкция и уголовно-процессуальное законодательство оперируют совершенно разными смыслами.

Так, хотя Инструкция и заявляет в качестве цели СПФИ “оценку достоверности информации”, однако эта “достоверность” отнюдь не является тем же, что “достоверность”, которая вытекает из смысла статьи 88 УПК РФ. Следует вспомнить, что полиграф является средством выявления расхождений между теми сведениями, которые человек сообщает, и теми, которые содержатся в его памяти. Оба элемента сравнения здесь непосредственно связаны с личностью испытуемого. Кроме того, детектор лжи не дает новой позитивной информации, а претендует только на оценку той, которую дает опрашиваемый (причем уже не впервые и иногда последовательно) либо выявляет эмоциональную реакцию испытуемого на тот или иной раздражитель.

Уголовно-процессуальный кодекс РФ, в свою очередь, вводя понятие “достоверность”, имеет в виду нечто другое. Во-первых, под достоверностью доказательства в процессуальном смысле, на мой взгляд, суды чаще всего понимают его “соответствие другим доказательствам и фактическим обстоятельствам уголовного дела” в совокупности с определенностью и оценочной непредвзятостью источника их происхождения. То есть информационные элементы, являющиеся сторонами сравнения, принципиально не являются здесь частями одной и той же человеческой психики, а желательно, чтобы они вообще исходили из разных источников.

Кроме того, уголовный процесс не может удовлетворяться простой оценкой на достоверность того, что уже имеется. Сама его суть тесно связана с активным сбором новых позитивных источников доказательств, т.е. таких, которые содержат в себе информацию, ранее не известную субъекту доказывания, с тем чтобы открыть новые элементы сопоставления.

Говоря коротко, и СПФИ, и психофизиологическая экспертиза связаны с проверкой испытуемого на предмет умышленной лжи, а если таковая будет выявлена, то с попыткой определения ее примерных границ. Для уголовного судопроизводства этого как минимум недостаточно, но вообще мы имеем дело с двумя разными подходами к определению достоверности информации, не совпадающими между собой.

Сейчас, как мне кажется, мы подошли к тому, чтобы сделать любопытные и полезные выводы, которые могут быть ценными сами по себе, хотя и уведут нас немного в сторону от интересной темы детектора лжи. Уголовно-процессуальный кодекс РФ устанавливает только самые общие правила проверки и оценки доказательств. Подробности этих процессов невозможно полностью формализовать, поскольку невозможно детально прописать правила логичного рассуждения применительно к каждой конкретной ситуации.

Однако процесс сбора доказательств обставлен нормами, которые прописаны достаточно подробно. Кроме того, доказательства, поступившие в дело с нарушением процедуры их получения, не должны допускаться к стадиям проверки и оценки. Таким образом, закон ставит сугубо формальный предел полету юридического мышления. Это связано с необходимостью, во-первых, пресекать общественно опасные методы в стремлении к установлению истины, а во-вторых, избегать силового конструирования истины (обычно – стороной обвинения).

Из тех соображений, которые приведены в двух предыдущих абзацах, на мой взгляд, с неизбежностью вытекает, что судопроизводство основывается не на истинах и не на достоверностях. Уголовное судопроизводство следует рассматривать, как конкуренцию различных версий, одна из которых побеждает другие благодаря справедливой и состязательной процедуре. От этого она (эта версия) отнюдь не становится истиной, ведь даже суд – при всем моем уважении – при постановлении приговора может ошибаться.

Весь фокус, как представляется, состоит только в признании или непризнании самой возможности судебной ошибки. Если государство и общество признают такую вероятность, они должны фиксировать свое внимание в большей степени на организации справедливой судебной процедуры. Если же в стране преобладает традиция упрямо настаивать на безупречности людей, надевших судебные мантии и разного покроя мундиры, то отпадает потребность в учреждении сложной и разветвленной системы апелляционных, кассационных и прочих последующих судебных процедур.

Теперь читатель, я думаю, понимает, почему автор является противником расширения сферы применения полиграфа и прочих технических средств оценки человеческой правдивости, какие только могут быть изобретены. Эти устройства со временем обещают приобрести свойство создавать ложное чувство достоверности получаемой информации (а выше мы уже говорили о том, что они всего-навсего создают собственную, альтернативную достоверность, не совпадающую с достоверностью доказательств в процессуальном смысле этого слова). Одновременно их широкое применение угрожает создать у людей ложное чувство личной безответственности как в сфере безопасности, так и в сфере правосудия. Принятое правило заранее согласовывать с испытуемым порядок опроса имеет, скорее всего, чисто техническое значение (т.е. такая необходимость может отпасть с улучшением технологии) либо является не более чем кокетством: те ответы, которые опрашиваемый согласился дать, все равно контролируются прибором.

Кроме того, применение полиграфа и других, даже усовершенствованных методов стимулирования правдивости, отнюдь не исключает злоупотреблений со стороны лиц, которые эти методы применяют и интерпретируют. И наконец, в самом общем своем смысле детектор лжи как достижение человеческого ума является для меня символом ложной погони за истиной, которая обещает увести всех, кто интересуется процессуальным правом, в сторону от обсуждения действительно насущных вопросов справедливости судебной процедуры.

Впрочем, и сами мои заочные оппоненты вовсе не настаивают на полной безупречности тех исследований, сторонниками которых они выступают <4>: “Пока не решен вопрос относительно использования в экспертной практике математических алгоритмов обработки, применяемых в отечественных полиграфных устройствах. Эти алгоритмы не только не опубликованы, но даже не задекларированы в технической документации полиграфов, что полностью исключает возможность построения выводов экспертом на основе этих алгоритмов. А следовательно, выводы, построенные на результатах математической обработки, в соответствии с ч. 3 ст. 75 УПК РФ могут быть признаны недопустимым доказательством”.

——————————–

<4> Кокорев Д.А., Белюшина О.В. Указ. соч.

Кроме того, эти же авторы не обходят вопрос о том, что “до сих пор не разрешен вопрос недопустимости принудительного проведения судебной психофизиологической экспертизы”, и, в частности, они утверждают, что, “испытуемый может воспользоваться правом, предусмотренным ст. 51 Конституции РФ и отказаться отвечать на вопросы эксперта. Тогда эксперт вынужден применить методику молчаливых ответов”. Иными словами, компетентный научный источник подтверждает опасения относительно того, что выше было названо обходом воли испытуемого в ходе производства психофизиологической экспертизы. В статье имеется даже ссылка на случай, когда психофизиологическая экспертиза была произведена в отношении лица принудительно.

Представляется сомнительной сама концепция, в соответствии с которой подозреваемый, обвиняемый или подсудимый рассматривается не как сторона процесса (состязательного процесса, я напоминаю), а всего-навсего как бессловесный источник требующейся следствию информации. Склонность полагаться на технику и утрата мотивации к сбору иных, более разнообразных и достоверных доказательств – опасная угроза.

Предлагаю обратить внимание, что такое авторитетное международное учреждение, как Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ), работой которого я с некоторых пор живо интересуюсь, по умолчанию допускает, что в результате справедливо организованной судебной процедуры права человека не обязательно будут защищены надлежащим образом.

Условия приемлемости жалобы в ЕСПЧ содержат правило, в соответствии с которым должны быть исчерпаны все национальные средства защиты своих прав. Обычно это означает, что заявитель, прежде чем обращаться в ЕСПЧ, должен прибегнуть к защите своих прав в национальном суде и пройти все стадии, включая кассацию. В то же самое время далеко не в каждой жалобе заявитель непременно должен ссылаться на нарушение его права на справедливое судебное разбирательство.

Иными словами, если гражданин обратился в национальный суд, например, за защитой своей свободы слова, и не получил ее, то при его последующем обращении в ЕСПЧ отнюдь не обязательно эта инстанция, даже признавая факт нарушения свободы слова, одновременно признает и нарушение права на справедливое судебное разбирательство. И это несмотря на то, что свобода слова в национальном суде защиты не получила.

И наоборот, если гражданин жалуется именно на вынесение в отношении него незаконного приговора, он должен понимать, что “суд интересует очень ограниченный круг вопросов, связанных с процедурой (выделено нами – К.Б.) рассмотрения дел, а не сама суть дела и интерпретация доказательств, собранных следствием и защитой, а также толкование внутреннего права”.

Таким образом, можно утверждать, что Конвенция о защите прав человека и основных свобод от 4 ноября 1950 г. предписывает странам-участницам гарантировать своим гражданам справедливую судебную процедуру и вполне допускает вероятность судебной ошибки. Очевидно, что такие средства интенсивного познания, каким является полиграф, не укладываются в эту логику, хотя, с другой стороны, их применение прямо Конвенции не противоречит.

Мне могут возразить, что пока СПФИ не получила в Российской Федерации широкого юридического значения, беспокоиться не о чем. Однако в соответствии с пунктом 39 Инструкции, утвержденной Приказом N 426, проведению СПФИ придавалось значение уже в период существования органов налоговой полиции. Так, было установлено, что проведение этого мероприятия “способствует допуску к сведениям, составляющим государственную тайну, допуску к участию в оперативно-розыскной деятельности” и принятию еще некоторых значимых решений.

Кроме того, статья 13 Федерального закона от 3 апреля 1995 г. N 40-ФЗ “О Федеральной службе безопасности” предоставляет спецслужбе право “осуществлять меры по обеспечению собственной безопасности, в том числе по предотвращению проникновения специальных служб… с использованием технических средств”. То есть возможность применения полиграфа при решении важных вопросов законодательство вполне допускает. По крайней мере логика развития ситуации вокруг обсуждаемой нами технологии именно такова. Весь вопрос состоит в том, насколько широкое применение она получит в результате своего дальнейшего усовершенствования и какое юридическое значение будет придаваться ей в будущем, которое может оказаться ближе, чем нам кажется.

Судебная оценка использования полиграфа, в том стиле, в котором она была дана в Кассационном определении Военной коллегии Верховного Суда РФ от 9 февраля 2006 г. N 2-3/06, вызывает определенные опасения. Суд сослался на показания “свидетеля Б., проводившей с помощью полиграфа психологическое тестирование П.А.В. и пояснившей об отсутствии каких-либо запрещенных методов дознания и следов побоев у П.А.В., а также подробно рассказавшей суду о том, что использование полиграфа вообще исключает нахождение испытуемого в состоянии стресса”.

Иными словами, результаты опроса с применением полиграфа выглядят здесь не более чем повод не оценивать доводы подсудимого о применении к нему недозволенных мер воздействия. Неизвестно, применялись ли таковые в данном конкретном случае, однако, с другой стороны, очевидно, что подозреваемого было вовсе необязательно избивать прямо за дверями кабинета эксперта, и вводить его внутрь непосредственно в состоянии стресса.

Из приведенного судебного акта хорошо видно, как материализуются высказанные в данной статье опасения – и по поводу того, что оценка доказательств может быть механически (и вместе с тем сугубо формально) переложена на “достоверные” показания прибора, который не выявил никакого стресса; и по поводу того, что никакая аппаратура не может исключить злоупотребления сотрудников, как тех, кто непосредственно работал с задержанным, так и тех, кто проводил психофизиологическое исследование. Ничто не может заменить человеческого доверия. Или теперь подвергать тестированию на полиграфе уже самих сотрудников правоохранительных органов? Или вообще всех участников судопроизводства? Какова грань между поиском истины и клинической паранойей?

В заключение я хотел бы признать, что развитие такой технологии, как полиграф, является в этой статье не только предметом обсуждения, но и поводом поговорить о других вещах, которые привлекают внимание автора и заставляют его задуматься. Конечно же, детектор лжи является в моей скромной работе в значительной мере символом, хотя и его буквальное воплощение я нахожу важным, пусть неоднозначным, достижением научной мысли.

Библиография

Федеральный закон от 3 апреля 1995 г. N 40-ФЗ “О Федеральной службе безопасности”.

Инструкция о порядке проведения оперативно-розыскного мероприятия – опроса в виде специального психофизиологического исследования в федеральных органах налоговой полиции, утвержденная Приказом ФСНП от 24 сентября 2002 г. N 426 (зарегистрирован в Минюсте России 10 февраля 2003 г. N 4196).

Диков Г. Российские жалобы в Европейском суде – практика по неприемлемым делам // .

Бубон К.В. О цели уголовного судопроизводства // Адвокат. 2008. N 10.

Бубон К.В. Размышления о мотиве преступления и об истине как конечной цели правосудия // Адвокат. 2009. N 1.

Бубон К.В. Реквием по истине // Адвокат. 2010. N 1.

Васяев А.А. О возможности и необходимости установления истины в ходе производства по уголовному делу // Адвокат. 2009. N 5.

Кокорев Д.А., Белюшина О.В. Психофизиологическая экспертиза с применением полиграфа // Адвокат. 2005. N 7.